Усыпляя, влачась и сплющивая

Плащи тополей и стоков,

Тревога подула с грядущего,

Как с юга дует сирокко.

Швыряя шафранные факелы

С дворцовых пьедесталов,

Она горящею паклею

Седое ненастье хлестала.

Тому грядущему, быть ему

Или не быть ему?

Но медных макбетовых ведьм в дыму -

Видимо-невидимо.

. . . . . . . . . . . . . .

Глушь доводила до бесчувствия

Дворы, дворы, дворы... И с них,

С их глухоты - с их захолустья,

Завязывалась ночь портних

(Иных и настоящих), прачек,

И спертых воплей караул,

Когда - с Канатчиковой дачи

Декабрь веревки вил, канатчик,

Из тел, и руки в дуги гнул,

Середь двора; когда посул

Свобод прошел, и в стане стачек

Стоял годами говор дул.

Снег тек с расстегнутых енотов,

С подмокших, слипшихся лисиц

На лед оконных переплетов

И часто на плечи жилиц.

Тупик, спускаясь, вел к реке,

И часто на одном коньке

К реке спускался вне себя

От счастья, что и он, дробя

Кавалерийским следом лед,

Как парные коньки, несет

К реке,- счастливый карапуз,

Счастливый тем, что лоск рейтуз

Приводит в ужас все вокруг,

Что все - таинственность, испуг,

И сокровенье,- и что там,

На старом месте старый шрам

Ноябрьских туч; что, приложив

К устам свой палец, полужив,

Стоит знакомый небосклон,

И тем, что за ночь вырос он.

В те дни, как от побоев слабый,

Пал на землю тупик. Исчез,

Сумел исчезнуть от масштаба

Разбастовавшихся небес.

Стояли тучи под ружьем

И, как в казармах батальоны,

Команды ждали. Нипочем

Стесненной стуже были стоны.

Любила снег ласкать пальба,

И улицы обыкновенно

Невинны были, как мольба,

Как святость - неприкосновенны.

Кавалерийские следы

Дробили льды. И эти льды

Перестилались снежным слоем

И вечной памятью героям

Стоял декабрь. Ряды окон,

Не освещенных в поздний час,

Имели вид сплошных попон

С прорезами для конских глаз.

1915